— Ты ещё не была на исповеди?
— Нет.
— Обязательно нужно сходить перед праздником. Уже мало времени осталось.
Такой диалог, как ритуал, был у Люси с матерью перед каждым большим православным праздником. Нет, не была мама очень набожной, но в церковь ходила часто и прислушивалась к рекомендациям священника. А вот у Люси было своеобразное отношение к церкви. Она была верующей, но не религиозной.
Вот и теперь, как обычно, слегка кивнула маме, зная, что не соглашается с советом, а просто показывая, что слышит. Не пойдёт она на исповедь. Не видит смысла. Люся, конечно, не святая: и грешит, и поступки нехорошие делает, и мысли неправедные у неё часто мелькают (да вот хоть сейчас, например), но это только её дело и Бога. А посредников ей не нужно, да и Богу тоже не нужно. Он прекрасно знает все её грехи и прегрешения, и уж тем более ему известно, что у неё в душе: о чем пожалела, что совершила, о чем раскаялась, а что не считает для себя грехом.
А денёк выдался жарким и душным. И после прощания с мамой, которая поспешила по своим делам, дойдя до скверика, Люся опустилась на скамейку под раскидистым каштаном, окунувшись в спасительную прохладу тени старого дерева, словно оазис среди пустыни, который дарит свежесть и отдых. Как-то странно даже, что скамейка пустовала, ведь все остальные были заняты мамами с колясками и детками, которым и жара была нипочём: они носились по тропинкам, бегали по газонам и между деревьев, баловались возле небольшого фонтанчика, радуясь брызгам.
Люся слегка улыбалась, наблюдая за детворой, и опять вспомнила разговор с мамой… Что-то не давало покоя, тревожило. Повернула голову в сторону — там виднелись купола собора, сверкавшие позолотой очень ярко в солнечный день. «Покайтесь в грехах, очистите душу свою!» — в голове послышался призыв какого-то священника. Врезалось в память именно словом «покайтесь».
Покаяться — признаться в своих грехах перед кем-то, привселюдно. А что это даст душе, если человек кается только потому, что так надо? Это как игра: купил временно возможность погрешить до следующего покаяния. А потом опять пришел — скинул груз, откупился и пошел дальше так же грешить. Напоминает маму и маленького ребёнка: напакостил, а после расплакался со слезами-соплями: «Я больше не буду!» Естественно, мама простила, прекрасно зная, что как раз таки будет. Как-то несолидно взрослой женщине быть таким малышом. Да и слово «покайся» у Люси тесно ассоциируется с позорным столбом, возле которого грешник на коленях признаётся в содеянном, на огромной площади среди большущей толпы людей, смотрящих на него с осуждением и жалостью. Бр-р-р!
Не каждый может говорить о своём сокровенном перед толпой, не каждый может перед чужими людьми откровенничать. Для Люси это нонсенс, не в её характере и не в её понимании. Для неё её поступки, это ЕЁ поступки, грехи тоже ЕЁ. И нечего хвастаться перед другими, а тем более показательно рвать на себе волосы и причитать, как она ошибалась и как она теперь кается. Вот не верится таким спектаклям Люсе. Это, в подавляющем большинстве, только про людское око.
Очень много тех, кто кается для галочки, а раскаяния в душе настоящего и нет. Тот, кто действительно раскаялся, он раскаялся внутри, сам для себя понял и принял решение — никогда больше такого не повторить и, по возможности, исправить содеянное. Вот это искренне: не показуха, не игра, не обман себя и Бога. И неважно, рассказал он кому-то о своём раскаянии или нет, он принял для себя решение — вот такое считается.
Люся вздохнула, грустно проводила взглядом женщин, уводящих своих чад домой, поднялась со скамейки и медленно направилась мимо церкви домой, где её ждала жизнь обычной земной женщины — слегка грешницы.
Но вдруг она остановилась, так как невольно стала свидетельницей одной не очень приятной сцены. Так получилось, что перед ней шла одна женщина, держа за руку говорливого неугомонного малыша. Люся знала эту женщину, правда, они не водили дружбы, но всем в небольшом городке было известно, что от Валентины ушёл муж к пышногрудой красавице Светке, а Валю бросил одну с трёхлетним Славиком.
— Ма-ам, — тянул малыш, — гьиде нась папа?
— Папа уехал, сынок, уехал далеко и надолго, чтобы заработать для нас денег. Вот тот трактор на прошлой неделе мы купили за денежки, которые он нам прислал.
— Не ха-ацю тьляктоль, ха-цю па-апу, — капризничал малыш.
— Если будешь себя хорошо вести, будет папа! — строго сказала Валентина. — А будешь капризничать, то ни трактора, ни конфет не получишь!
— Я больсе не бьу-уду…
Яркой вспышкой в голове появилась мысль: «Ложь — плохо, а ложь во благо? А если правда утаивается ради спокойствия? Это эгоизм или забота?»
Люся развернулась и быстро пошла обратно. Почему-то сердце выскакивало, как после долгой пробежки. Набравшись решимости, она уверенно вошла в открытые настежь ворота храма, с чётким намерением пообщаться со священником. Не на исповеди, а просто поговорить.
Продолжение здесь
