ТУТ МОЖНО ПРОЧИТАТЬ ВСЮ РАБОТУ ЦЕЛИКОМ

     Моя угрожающая поза немного приостановила прыть ребят. Но они решили, что я один, а их шестеро, значит, как-то одолеют. Знакомец смело сделал несколько шагов вперёд, практически приблизившись ко мне. Дальше ждать было нечего. Я наклонился немного вперед, перераспределяя вес тела, стараясь максимально вложить его в удар. Правая кисть уже сжалась в кулак, а рука сделала резкое движение. Удар пришёлся прямо в нос нападающего. Он никак не ожидал подобной скорости от меня, даже руки подставить не успел, так и рухнул с разбитым носом, который теперь имел неестественную форму.

      Остальная братия как-то подрастеряла свой пыл. Они в замешательстве робко поглядывали то на меня, то на своего предводителя, который со стонами катался на полу.

      — Ну что? Кто-то ещё желает мне пресс-хату устроить? — оскалился я.

      Ребята переглядывались между собой.

      — Чего мы стали? Нас пятеро — он один.

      На этот раз они кинулись всем скопом, и я пожалел о своих дерзких речах. Мне удалось нанести всего несколько ударов прежде, чем меня повалили на пол, и началась куча-мала. Отбиваться было сложно, но и они мешали друг другу. Я тут же схватил за указательный палец кисти того, кто был ближе ко мне, и вывернул сустав, ещё чуть-чуть — и сломаю.

      И тут же почувствовал, как вся братия резко отпрянула от меня. Даже их главный, держась за сломанный нос, кое-как поднялся и начал пятиться.

      «Что ещё за ерунда? — подумалось мне. — Кто их так напугал?»

      Я начал подниматься, и тут же лоб в лоб столкнулся с мальчишкой.

      «Опять ребёнок?! Господи, что же это в мире происходит, если в Аду столько детей?!»

      Мальчику было лет семь на вид. Лицо его имело суровое выражение. И, похоже, именно от ребёнка и удирала вся братия. Я наконец полностью поднялся, отряхиваясь и поправляясь. Мальчишка продолжал смотреть на меня в упор. И что-то в его взгляде показалось мне до боли знакомым. Тёмно-синие глаза сурово сверлили, желая прожечь во мне дыру. И тут я узнал этот взор: это же мой собственный взгляд. И лицо… так похоже на моё, когда мне было семь-восемь. Вот только волосы, слегка вьющиеся, имеющие тёмно-каштановый оттенок, да на носу веснушки — всё, что отличало нас.

      — Ну здравствуй… папа… Узнал, да? — процедил мальчишка высоким детским голосом.

      Я похолодел, вздрогнув от этих звуков, и пот выступил у меня на висках.

      — Не узнал… Ничего, сейчас узнаешь, — глаза ребёнка сузились. — Помнишь, как ты мою маму на аборт погнал?!

      Голос мальчишки сорвался на визг. Внезапно всё потемнело, а потом свет ударил в глаза.

***

      Передо мной стоит девушка лет восемнадцати, довольно симпатичная стройная, личико доброе, милое, с каскадом веснушек на щеках и носу, его обрамляют волны длинных светло-каштановых волос. У рыжей в серых глазах плескается счастье, и радостным приятным голосом она говорит:

      — Кир, я беременна.

      И тут мне начинает видеться всё как бы со стороны.

      Молодой худой высокий парень, одетый в камуфляж, стоит напротив девушки. В его синих глазах промелькнули испуг и недовольство. Рука нервно провела по тёмным волосам, выведенным в ровную армейскую «площадку». На щеках заиграли желваки. Взгляд сделался стальным.

      — Алёна, ты дура?! Как ты могла это допустить? — наконец грубо говорит парень девушке. Этот парень — я, когда мне было восемнадцать.

      — Кир, — на лице девушки отражается испуг. — Но это же будет наш малыш. Плод нашей любви.

      — Какой любви?! — цинично выбрасываю я, тот, прошлый. — С чего ты это взяла? Разве я говорил тебе об этом?! Разве говорил, что люблю?

      — Но… Кир… — в глазах Алёны появляются слёзы, она не может их сдержать, всхлипывает. — Я думала… Думала…

      — Что-то я сомневаюсь, что ты умеешь думать! — мой голос злой, полный раздражения. — На аборт без разговоров!

      Девушка размазывает по щекам слёзы и сопли:

      — Ну… пожалуйста… Я так хочу этого ребёнка…

      — Зато я не хочу, — хватаю Алёну за руки и начинаю трясти. — Ты понимаешь… у меня карьера только на старте, мне не нужен сейчас ребёнок. Никак! Ни в каком виде!

      Повисает неловкая пауза, проходит минута. Я отпускаю руки девушки, а она рыдает, сквозь рыдания пытается что-то сказать, но разобрать можно с трудом.

      — Какой у тебя срок? Я договорюсь с врачом, и завтра же ты сделаешь аборт! — безапелляционно говорю ей.

      — Но я… я… не х-х-о… — всхлип, —… очу д-д-елать аб-борт.

      — Зато я хочу, чтобы ты его сделала, — зло процеживаю сквозь зубы.

      Далее в моих глазах затуманилось, а когда через минуту туман рассеялся, то увидел такую картину.

      Светлые коридоры клиники. Я иду, практически таща за руку заплаканную расстроенную Алёну, останавливаюсь возле двери с надписью «Операционная». Оттуда выходит средних лет мужчина, врач.

      — Добрый день, — говорю ему. Девушка словно прячется за меня от доктора. — Вчера Вам должен был звонить Михаил.

      — Да, звонил, — кивает доктор. — Мне нужно глянуть медицинскую карту.

      — Где карта? — строгим голосом спрашиваю у Алёны.

      Дрожащей рукой девушка протягивает мне документ. Врач берёт его вместо меня, с минуту там что-то рассматривает, а затем говорит:

      — Срок уже такой, что мы не делаем без показаний…

      — Так придумайте эти показания, — грубо перебиваю доктора и достаю из кармана зелёную бумажку, незаметно ложу ему в карман халата.

      — Хорошо, — врач тут же становиться сговорчивым. — Я сейчас скажу готовить всё и через пять-десять минут позову.

      Он скрывается за дверью, я оборачиваюсь к поникшей Алёне:

      — Пойми, так будет намного лучше. Для нас всех.

      Девушка молчит, по её щекам текут слёзы.

      — Вот возьми. И больше мне не звони и не ищи меня, — кладу ей в карман три сотенных долларовых купюры.

      Она пытается оттолкнуть мою руку, но я сильнее. Закрываю молнию.

      — Всё готово. Пусть девушка заходит, — позвала медсестра.

      Алёна медленно, как в трансе, двинулась к открытой двери. Перед самым порогом девушка оглянулась и посмотрела на меня взглядом, каким жертва смотрит на палача.

***

      «Господи Боже, я и был палачом!!!»

      Вокруг снова был Храм Похоти. Мальчик смотрел, не мигая, как удав, готовый проглотить свою жертву:

      — Ну что, папочка… признал теперь.

      Я молчал. А что мог ему сказать? В моей голове творился сумбур. И тут вдруг я почувствовал резкую боль в кистях, будто их пробили арматурой или гвоздями большого диаметра. Кровь брызнула из них во все стороны, обагряя одежду и пол.

      Я скривился от боли, прекрасно понимая, что со мной происходит.

      «Да, это уже не убийство бандита. Это убийство собственного ребёнка…» — промелькнула в мозгу грустная мысль.

      — Что-то ты не рад нашей встрече, — продолжал издеваться мой неродившийся сын. — Ничего, зато я рад.

      Внезапно он начал расти на глазах, через минуту став парнем лет восемнадцати. Почти точной моей копией в этом возрасте. Те же синие большие глаза, узкий овал лица с тонкими чертами; высокий, худощавый. Только волосы каштанового оттенка и слегка вьются.

      — Вот таким я мог бы стать, если бы ты дал мне шанс, а не слил меня в унитаз, — даже тембр голоса был очень похож на мой.

      От этих слов я вздрогнул. Но пока не в силах был издать ни звука.

      — Да, понимаю, ты считал, что я — всего лишь кучка ничего не чувствующих клеток, у которой ещё нет нервов. Да, папа, ты был прав… но тело — это одно… а душа… Душа испытывает при аборте те же муки, что должно испытывать тело. Даже сильнее…

      Он запнулся и тут же продолжил:

      — Ведь будущим душам дают возможность выбрать своих родителей. Заготовки душ смотрят на Землю с Небес, где их формируют, и решают, куда и к кому им пойти. Вот и я, наивный глупец, увидел там классного парня, подумал, что он такой сильный, уверенный в себе, весёлый станет мне самым лучшим на свете папой, — на глазах у него выступили слёзы. — Как я мог знать, что этот «классный» парень крут только внешне, а внутри у него одно дерьмо… и он даже не даст сформироваться моей душе до конца, безжалостно убив меня!

      При этих словах помимо воли из глаз потекли солёные ручейки. Я ощущал себя очень гадко, внутри всё смешалось.

      — Прости, — только и смог выдавить из себя едва слышный шёпот.

      — А ты знаешь, что недоформированные души вынуждены скитаться по мирозданию, не ведая приюта, потому что и в Ад их не за что отправлять, но и для Рая они недостаточно совершенны, а на Земле для них нет оболочки. Ты обрёк меня на вечные скитания, сделав соринкой, мусором, который вечно будет летать по отсекам Прошлого, Настоящего и Будущего, не зная покоя.

      От этих слов мне стало жутко.

      — Но ведь что-то можно сделать? — в ужасе прохрипел я.

      — Ничего! — мой неродившийся сын уверенно покачал головой. — А виноват в этом ты! Я ТЕБЯ НЕ-НА-ВИ-ЖУ!!!

      Внезапно вся обстановка храма брызнула осколками, и мы оказались на вершине огромной чёрной скалы, где неистово свистел ветер. Только я и Он — моя копия, моё несвершённое будущее, которое я сам же и уничтожил собственными руками, которые сейчас обильно кровоточили.

      — Сын… Прости меня… Прости… Если бы я мог всё исправить…

      — Поздно! — его лицо исказилось злобой. Он подошёл ко мне и резко толкнул в грудь. От неожиданности я потерял равновесие и полетел вниз, во тьму.

***

      Когда падал, мне было страшно. Но на этот раз тут не ощущалось пронизывающего холода или невыносимой жары. Наконец падение прекратилось, и я грохнулся… На что-то мягкое, бархатистое, оно обволокло меня, словно высокий ворс ковра окружающий небольшой предмет, только ворсинки были очень нежными и… тёплыми. Кругом царила успокаивающая полутьма.

      Я попытался встать, но обнаружил, что не могу пошевелиться. Все члены будто замерли, ничего не действовало. Я мог только чувствовать и ощущать. Но, несмотря на все эти неудобства, мне было так хорошо, так спокойно. Неземное блаженство охватило, окутало аурой неги и умиротворения. Не хотелось ни о чём думать, а — просто наслаждаться этим прекрасным состоянием.

      Сколько продлилось это блаженство — не знаю. Ибо время и мысли будто остановились. Но внезапно мне стало страшно. Чувство дикой, непередаваемой опасности накатило, словно лавина. Захотелось бежать, я рванулся, но ничего не получилось. И тут появилась причина моих страхов: длинная, на вид металлическая, палка, к которой была прикреплена петля. К своему ужасу я обнаружил, что одна сторона петли представляет собой обоюдоострый нож. И эта конструкция нависла надо мной, затем опустилась и, захватив часть моей руки, ключицу с несколькими рёбрами, понеслась назад.

      Меня пронзила дикая боль. Захотелось кричать, но не было возможности издавать звуки. Всё пришлось терпеть молча; и молча с ужасом наблюдать за происходящим дальше.

      А страшная штука вновь зависла надо мною, будто в раздумьях. Тут же сознание заполнили паника и страх, которых я не испытывал никогда ранее. Захотелось исчезнуть, куда-нибудь деться, куда-то подальше от происходящего, бежать, бежать… но даже пошевелиться не представлялось возможным. Рана болела, но не было возможности как-то облегчить боль. Ни кричать, ни плакать, ни шевелиться — лишь обречённо ощущать.

      Петля почти достала меня, но прошла в нескольких сантиметрах рядом, безжалостно срывая нежные ворсинки и оставляя под ними безжизненную сухую потресканную почву, которая тут же начала кровоточить. Моя кровь и жидкость, которая текла из почвы начали смешиваться.

      Вновь паника и ужас овладели мной. И опять страшный инструмент оказался в поле зрения. На этот раз промаха не было, и часть моей ноги была отрезана ножом и потянута куда-то в неизвестность. Вновь захотелось кричать, бежать… Но только боль сейчас владела мной. Даже в Храме Гнева, распятый, я испытывал более терпимые муки, чем сейчас.

      Острая часть петли в очередной раз поехала ко мне и зависла уже над головой. Страх, смятение практически сжали меня. И тут неожиданно на ужасную штуку излился яркий поток света. Он, словно кислота, плавил металлическую ручку и то, что было к ней прикреплено.

      В голове прозвучал голос: «За Вас одновременно произнесено пять молитв. Они переданы, чтобы облегчить страдания!»

      Свет исчез, а с ним — и ужасный инструмент, который уничтожило чистое сияние. Я обнаружил, что могу двигаться, шевелиться, цел, невредим и вообще сижу на голом полу посреди комнаты, в которую попал при входе в Храм. Но тут уже была другая обстановка: пустое помещение, — нет ни мебели, ни окон, только запертая дверь.

      Хотя уже было всё равно, что окружает, где нахожусь и что со мной будет. Я ощущал себя последней скотиной, тварью, подлым ублюдком.

      «Молитвы… Спасибо тем, кто за меня молился, но я не достоин спасения! — пронеслась в голове мысль. — За совершённое мною нет такой кары, которая была бы достойной этого поступка!»

      Тут же подумалось, что Алёна была единственной, кто имел несчастье сообщить мне о беременности, а я так подло с ней поступил. Но ведь были и другие. Тех я вообще бросал по-английски. Не брал трубу, когда они мне звонили, просто менял номер телефона. В общем, находил варианты, как избавиться от назойливой поклонницы. А сколько из них могли не сказать мне про беременность, зная мой отвратительный характер? И сколько из них по-тихой сделали аборт?..

      На мои глаза навернулись слёзы. Ведь, возможно, сколько невинных, ещё несформированных душ я загубил своими эгоизмом и глупостью. Мне не хотелось верить в то, что их нельзя спасти. Я стал на колени, поднял голову вверх и начал молиться:

      «Господи, прости меня за всё! Спаси загубленные мною души! Они ни в чём не виноваты! Предай меня самой страшной каре, которая полагается за подобные деяния, но спаси их!»

      — Фу-фу-фу! — услышал я голос Лиикир и скрип открываемой двери. — Здесь Ад, парень, здесь не молятся…